Дата публикации: 16.05.2024
Автор:
Павел Руденко
Учащийся МБОУДО «Детская школа искусств №8» г. Калуги, творческий руководитель – Кутузова Екатерина Ивановна
– Давай, налей ему ещё!
– Хватит ему, и так уж хорош.
Молодой студент Яснов сидел, сжимая пустую рюмку и глупо улыбаясь, в окружении трёх немолодых мужчин, которые ощущали себя в ночном кабаке гораздо более уверенно, чем он.
– А быстро же он перестал горевать, – усмехнулся один из них. Остальные звали его Серым.
– Всё правильно, – сказал Пугач и потрепал Яснова по плечу.
– Чего, из-за каждой там дуры рыдать? Ты не переживай, Костик. Не она первая, не она последняя!
– Ну почему же не первая? Чтобы вот так вот, самая первая, – засмеялся Яснов. – Да и не дура она. Вы просто не понимаете… Нет, совсем не понимаете! Она же такая… такая…
– Это ты брось, наслушались уже! – сказал Серый. – Ты где учишься-то?
– Да там, – пренебрежительно махнул рукой Яснов, перестав улыбаться. – Неважно, в общем.
– Важно, важно! Что нам, всю ночь твои нюни слушать? Давай, говори уже!
– Да тут, через дорогу.
– Это в консерватории, что ли? – спросил вдруг до сих пор молчавший и смотревший на остальных исподлобья товарищ Серого и Пугача, резко подняв голову. Его сальную руку туго обтягивал тонкий женский золотой браслет. Он, не отрываясь, пристально смотрел на Яснова, который потупил глаза в стол и не отвечал.
– На пианине играешь? – тут же спросил Пугач.
– Играю, – нехотя ответил Яснов.
– Вот и сыграешь нам.
Пугач и Серый тут же вскочили, схватили Яснова под руки и вытащили из-за стола, несмотря на его отчаянное сопротивление. Они чуть ли не понесли его через весь кабак, мимо барной стойки, задев и чуть не столкнув сидевшую за ней молодую девушку, к дальней стене, где становился виден узкий проход к служебным помещениям и стоявшее напротив двери старое пыльное, грязное фортепиано. Тут же рядом с ним появился стул, и Яснов сел за инструмент, привычно положив руки на клавиши и сыграв несколько аккордов. Строй был далеко не идеален, но для инструмента, на котором, судя по его виду, могли не играть годами, казался замечательным.
То ли в душе Яснова заговорила, как ни хотел он её заглушить, печаль недавнего расставания, то ли он хотел таким образом отбить всякое желание слушать фортепианную музыку у троицы своих новых знакомых, то ли вместе сложилось и то, и другое, но он принялся играть самое грустное и, как ему казалось, самое заунывное произведение из всех, что только знал. Первые же ноты повеяли неизбывной тоской и, медленно наплывая издалека, все ширились и заменили собой звон бокалов и рюмок, шарканье ног, звуки чужих разговоров, смеха и даже вздохов. А из них беспечно вырастала нежная, хрустальная мелодия, в которой отзвуками появлялись на мгновение и исчезали и красно-жёлтые осенние листья, парящие в застывшем воздухе, неуклонно приближающиеся к земле и в миллиметре от нее взлетающие кубарем последний раз в ещё одном порыве пронизывающего ветра; и серые угрюмые тучи, тяжело надвигающиеся друг на друга, между которыми блестит ещё золотой луч заходящего солнца; и серебряные капли утреннего дождя, всё быстрее мчащиеся навстречу своей гибели; и блаженное упоение ребенка, впервые столкнувшегося с прекрасным и готового броситься в слёзы.
И вот, ещё одно созвучие должно было прозвучать, чтобы хрупкий лист коснулся мокрой грязной земли и последний луч погас между облаков, чтобы скатилась детская слеза и вместе с дождевой каплей разбилась о землю, чтобы музыка свободно потекла дальше, когда Яснов вздрогнул, оттого что его запястье сильно сжала красная вспотевшая рука, на которой чудом не разрывался от натяжения изящный золотой браслет. Студент увидел перед собой широко раскрытые слезящиеся глаза и услышал хриплый сдавленный голос:
– Что… что это за музыка?
Серый и Пугач смотрели на своего друга так, что было ясно, что и они видят его в таком состоянии впервые.
– Ты чего это? – спросил его Пугач.
Но он даже не глянул в его сторону. Он долго, не отрываясь смотрел на Яснова. Затем медленно разжал его руку и так же медленно заговорил:
– Я уже слышал эту музыку. Слышал всего один раз и думал, что уже забыл её навсегда. Но сейчас я услышал её вновь и сразу же узнал, я вспомнил всё с первых нот. Я будто снова стою молодой на высокой набережной, оперевшись на ограждения. Дует прохладный ветер, и река подо мной тихо волнуется и переливается в лучах заката. Я тогда и сам только учился, и мне было тошно, как тебе сейчас, и самому хотелось броситься вниз и утопиться, а всё духу не хватало.
Прямо за моей спиной стояло маленькое кафе. Посетителей уже не было, и единственная молодая официантка сидела, подперев рукой голову, и смотрела куда-то вдаль, на густой лес на другом берегу, полузакрыв глаза от солнца. А в самом кафе в дверном проеме виднелся пианист, который остался без слушателей и, видимо, для самого себя начал играть эту самую волшебную музыку. У меня на душе сразу потеплело. Я словно выше стал и, выпрямившись, смотрел на течение реки под ногами откуда-то свысока, из-за облаков. У меня внутри что-то медленно росло и расцветало, греясь и нежась в мягком теплом свете. Мне уже не хотелось никуда кидаться. Я мечтал только о том, чтобы стоять там вечно и полной грудью вдыхать свежий прохладный воздух. Мне казалось, что солнце, лес, река, ветер, набережная, музыка – всё слилось во мне во что-то одно, прекрасное и вечное. И то самое, что во мне всё это время росло, готово было родиться и наполнить меня изнутри, даже перелившись через край. Чтобы задержать это чувство, я что было сил зажмурил глаза и застыл.
Но музыка стала другой, она двигалась дальше. Я открыл глаза. Справа от моих рук перила ограждений обхватили хрупкие тонкие пальцы. На ней было маленькое летнее платье, а на тонкое запястье надет золотой браслет. Мы стояли там вдвоём и смотрели вдаль, и я чувствовал, что в музыке неожиданно появилось место для нас двоих. Наши мысли и чувства встречались друг с другом, переплетались и расходились, словно разноцветные нити в сложном орнаменте. Я посмотрел на неё, она посмотрела на меня, я отвернулся, а когда посмотрел на неё снова, увидел, как отворачивается она. Ветер дул сильнее, развевая её длинные густые каштановые волосы и пуская рябь по реке. А музыка текла всё так же неспеша, но каждый звук торопил следующий. Две мелодии жаждали слиться в одну. Вновь в душе рождалось что-то прекрасное. Я коснулся её руки и посмотрел на неё. Она обернулась ко мне и мягко сжала мою руку. Солнце почти село. На реке поднялись небольшие волны, и музыка будто поднялась на дыбы и полетела ввысь, к заходящему солнцу. Не было уже спокойствия и неспешности. Каждый напряжённый, как натянутая струна, звук изо всех сил рвался, чтобы мчаться дальше. Одним движением я прижал её к себе так сильно, как только мог, и поцеловал. Ветер подул ещё сильнее, раскидывая её волосы по моим плечам. И вот, вот оно! Две мелодии слились в одну, музыка ликовала и вновь хотелось застыть навеки и только наслаждаться.
Она медленно сложила своими руками мою ладонь в кулак, мягко оттолкнула меня и, когда я открыл глаза, то увидел лишь, как она быстро скрылась за поворотом. В моей руке лежал золотой браслет. Я снова был один. Но так оно и должно было быть, потому что мелодия тоже была одна, и она была одинока. Я смотрел на ярко-оранжевые воды реки и лес, подёрнутый дымкой, ставшей алым маревом. Я ничего уже не чувствовал. Музыка будто застыла вместе со мной в ожидании чего-то очень важного. А оно приближалось неумолимо. И с последним солнечным лучом, с сильнейшим порывом ветра последним отчаянным усилием музыка поднялась надо мной, как морская волна, и бросилась о прибрежную скалу, разбившись на маленькие капли – одинокие звуки. Но последняя нота повисла в воздухе, окоченев, решительно и безнадёжно. И я стоял там, вглядываясь вдаль. И до сих пор, кажется, стою.
Кончился длинный рассказ. Все вокруг молчали. Пугач и Серый стояли, опёршись на стену и потупив глаза в пол. Яснов сидел, сложив руки и отвернувшись от инструмента. Вдруг он повернулся к фортепиано, положил руки на клавиши и аккуратно начал играть. И вновь, уже сначала и до конца, звучала, завораживая всех, кто её слушал, единственная, первая и последняя, волшебная Элегия Рахманинова.